Мы не думаем о том, какой след оставим после себя

Зачем планировать преемственность? Почему некоторые состоятельные родители ничего не оставляют детям? В чем разница в отношении к преемственности в России и других странах? Об этом рассказал миллиардер, предприниматель и социальный инвестор Рубен Варданян слушателям программы «Планирование преемственности» Центра управления благосостоянием и филантропии бизнес-школы «Сколково». 

Преемственность — это не про смерть, а про жизнь

Когда в 2001 году в США произошло 11 сентября, мне было 33 года. После случившегося я должен был встретиться в Америке с человеком, который потерял в этой трагедии часть своей семьи. На тот момент мне сложно было представить ситуацию, что такое возможно. И я вдруг подумал, что мне 33 года, я возглавляю «Тройку Диалог», и у нас с женой есть дети. Я осознал, что если со мной что-то случится, то кроме эмоциональных проблем неминуемо возникнут материальные проблемы. Что делать с активом? Он неликвидный и публично не торгуемый, по нему есть обязательства, отношения с партнерами, и он очень сильно завязан на личности Рубена Варданяна. Все эти нюансы серьезно скажутся на моей семье, которая, в целом, не будет готова к такому повороту событий.

Тогда я попытался сформулировать, чего бы я хотел и какие варианты существуют. Размышление над этой задачей заняло у меня более пяти лет. Эмоционально мне было очень непросто, но на определенном этапе я понял, что это не негативная история. Это не про смерть, а про жизнь, про то, как ты видишь продолжение своего рода, своего дела, своих начинаний. Этот вывод помог мне уйти от негативного восприятия в более конструктивное и позитивное русло. В результате у меня родились три сценария. Первый — если что-то происходит со мной. Второй — если что-то происходит со мной и с женой. И третий сценарий, если что-то происходит со всеми нами, с семьей, ведь мы часто летаем в одном самолете или вертолете.

90% состояния — на благотворительность

Мы обсудили разные варианты с женой. Это помогло нам затронуть и другие важные вопросы, в том числе, что такое наследие в широком смысле слова и чем мы хотим заниматься в активной фазе нашей жизни. Ежегодное обсуждение стратегии развития семьи стало для нас очень полезным. Лично я всем советую попытаться так делать. Разумеется, это весьма непросто, поскольку здесь сильно мешают эмоции и устоявшаяся парадигма отношений: старшие — младшие, родители — дети. Но когда ты преодолеваешь эти сложности, это цементирует и укрепляет отношения внутри семьи.

Мы с женой хотели заниматься благотворительностью, поскольку для нас это направление является очень важным. Со своим старшим сыном мы поговорили, когда ему было 13 лет. Мы с женой сообщили ему, что большую (примерно 90%) часть нашего состояния потратим на благотворительность, а им в наследство не останется практически ничего с точки зрения бизнеса, денег и всего остального. Сначала он с недоверием отнесся к нашим словам.

Потом сын поговорил с нами по отдельности, вернулся и сказал: «Я понял, что вы не шутите. У меня одна просьба». Я говорю: «Какая?» Он отвечает: «Долгов не оставляйте». Мы, в свою очередь, поняли, что мозги у него работают хорошо. Мой старший сын, а затем его младшие братья и сестры осознали, что они должны выстраивать свои жизни самостоятельно. Я не настаиваю, что это единственно правильный сценарий. У меня есть много друзей, которые меня осуждают и считают, что это очень жестокое и неправильное поведение. В этом тоже есть своя логика. Но главное, чтобы любой выбор был сделан осознанно, и чтобы вы обсудили его с близкими людьми.

Передача семейных реликвий

У меня была возможность за ужином пообщаться с одним состоятельным американским инвестором на тему преемственности, наследства и наследия. У него трое детей: два сына и дочь. Когда его дети узнали, что из десятков миллиардов долларов им останется по 10 миллионов, они совершенно спокойно на это отреагировали. Тем более, у каждого из них была своя карьера. Но когда инвестор озвучил, что их семейную ферму, которая стоит максимум миллион долларов, он оставляет среднему сыну, наступила мертвая тишина. И это при том, что старший сын и дочь живут в Нью-Йорке и, в отличие от среднего сына, не слишком привязаны к этой ферме. Но им все равно это показалось несправедливым: для них ферма оказалась более важной, чем десятки миллиардов долларов, которые они не получили. Вопрос передачи семейных реликвий (картин, драгоценностей и других вещей, олицетворяющих род) — это не менее важная тема, чем бизнес или акции. С эмоциональной точки зрения их передача может быть даже более сложной.

Мы понимаем, что являемся не владельцами акций, а хранителями

Философия осознанности при создании механизма преемственности может стать залогом здоровых отношений в семье на многие поколения вперед. Я общался с человеком, который является владельцем бизнеса в восьмом поколении. Это бельгийская химическая компания: она стоит 13 миллиардов долларов, и в прошлом была крупнейшей в стране. Его семья владеет 30% акций в компании. Семья — это 2500 человек, чтобы вы понимали. Это 2500 родственников, которые входят в этот семейный круг. А он их ключевой представитель. Я спросил этого бизнесмена, могут ли члены семьи продавать акции компании, ведь они распределены среди многих людей. «Каждый имеет право продать акции, у нас не прописаны жесткие ограничения», — ответил он. «У нас есть правила, которые были проговорены нашими предками, и они передаются из поколения в поколение. Мы понимаем, что являемся не владельцами акций, а хранителями, которые передадут их следующим поколениям. Мы несем за это ответственность».

Я оставляю все своей любимой кошке

Так как я занимаюсь данной темой достаточно давно, то могу заявить, что проблема России — это отсутствие длинного горизонта планирования. Мы особо не думаем о том, какой оставим после себя след, как будут жить наши дети и внуки. Я считаю, что если бы мы думали об этом, то даже многие бизнес-процессы в России были бы организованы иначе. Не «сегодня и сейчас», а с точки зрения выстраивания долгосрочных проектов и процессов. В России сформировался большой слой богатых людей, заработавших свои состояния в 90-е годы. 

Около 70% богатства сейчас сконцентрировано у людей в возрасте 50–70 лет. Это означает, что проблема передачи будет не у одной семьи, а у целого поколения. Большинство людей об этом не задумываются хотя бы потому, что после 1917 года у нас не было такого механизма. У нас не было специального законодательства, опыта, практики и понимания, но зато есть суеверия: не накликать бы беды с таким подходом. Многие и вовсе до сих пор руководствуется поговоркой «после меня хоть потоп».

Есть и еще одно отягчающее обстоятельство. В России действует континентальное право, и оно не позволяет делать абсолютно все, что ты хочешь. Ты не можешь написать «я оставляю все своей любимой кошке». Законодательные ограничения у нас намного более жесткие, чем в англосаксонском праве.

Плюс я еще не говорю о разных юрисдикциях... Нам предстоит пройти болезненный процесс вхождение в культуру преемственности и наследия. В тот мир, в котором нас не было более 100 лет. Мы — первое поколение, которому предстоит все это пройти. 

Материал и фото предоставлены бизнес-школой «Сколково